Ювелир с улицы Капуцинов - Страница 30

Петро, следуя примеру хозяина, тоже долго возился с куском мяса, который легко мог бы проглотить сразу. Вдруг он заметил, что Лотта подает ему какие-то знаки. Сразу не понял ее и лишь потом догадался — она рекомендовала ему не обращать внимания на болтовню старика.

После обеда Кремер попросил прощения у гостя и ушел к себе: он привык в этот час отдыхать. Лотта заговорщически подмигнула Петру и подала знак следовать за ней.

— Теперь мы пообедаем, — сказала, пропуская его в небольшую комнату. На столике стояли бутылки рейнвейна, на горячей сковороде шипели настоящие бифштексы. — У отца причуда, — объяснила Лотта, — афишировать, что мы довольствуемся лишь нормированными продуктами. Тот обед, вероятно, лишь раздразнил ваш аппетит… Не стесняйтесь, ешьте.

Она подала ему бифштекс, налила в бокалы золотистого вина.

— За что мы выпьем?

— За вас! — Петро поднял бокал. — За очаровательную фрау Лотту!

— И вам не стыдно? — погрозила пальчиком Лотта. — Вы же вовсе так не думаете…

“А сама требуешь заверений в этом”, — засмеялся в душе Петро. Эта игра немного забавляла его. Дочь хозяина привлекала непосредственностью, живостью характера. Казалось, какой-то чертенок вселился в эту коротко остриженную особу, руководил ее поведением, выглядывал сквозь широко поставленные глаза. Петро нисколько бы не удивился, если бы Лотта вдруг вздумала показать ему язык, а затем продолжала бы разговор как ни в чем не бывало.

После обеда они пили вино. Лотта рассказывала гостю о новых кинофильмах. Она уселась в кресло совсем по-домашнему, поджав под себя ноги.

Петро подошел к окну. Лотта включила приемник. Диктор бодрым голосом рассказывал об успехах гитлеровских дивизий под Сталинградом. Резким движением женщина выдернула штепсель из розетки.

— Не могу, — сказала она, и в голосе ее Петро почувствовал слезы. — Война… война… Скажите, когда это кончится?

Она сжала виски тонкими пальцами, унизанными кольцами, и смотрела на Петра жалобно, чуть ли не плача.

Петро вспомнил рассказ Кремера. Муж Лотты, физик, подававший большие надежды, погиб в Берлине в первые месяцы войны во время бомбежки. “У каждого свое, — подумал он. — Эта маленькая симпатичная немка ненавидит войну, как все женщины”. Ему стало жаль се, но сказал он совсем не то, что хотел, внутренне краснея за выдавленные им из себя фальшивые, напыщенные слова:

— Война принесет нам, фрау Лотта, невиданное процветание. Лучшие люди Германии всегда мечтали об этом, и мы счастливы, что на нашу долю выпало осуществить их мечты.

— И вам нравится ходить с этой палкой? — кивнула фрау Лотта на Катрусин подарок.

— Потери неминуемы, — тянул свое гость. — Но это ничего не стоит по сравнению с тем, что мы приобретем.

— С вами невозможно разговаривать. — Хозяйка безнадежно махнула рукой. — Все мужчины Германии точно обезумели — война, оружие, кровь… А мне ничего не надо… У меня было все, а остались только эти дурацкие, нелепые ковры и перстни на пальцах. А зачем они? Для чего все это, скажите?

“А ведь она вовсе не так проста, как казалось”, — подумал Петро.

Он стоял у окна и не знал, что сказать ей в ответ. В искренности Лотты не сомневался, но имел ли право ответить тем же? Нет, лучше промолчать.

Пауза затянулась. Петро смотрел в окно и сердился сам на себя. В конце концов почему он должен сочувствовать этой Лотте? Скорее всего муж ее был наци, да и сама кто она? Дочь богатого ювелира, барынька, которая всю жизнь ничего полезного не сделала. Да и небось легкомысленна…

И все же Петру было жаль Лотту — он смотрел в окно, а видел ее наполненные слезами глаза и тонкие пальцы у висков. Повернулся и увидел: ломая спички, она пытается закурить сигарету. Поднес зажигалку.

Немного посидели молча, пуская дым, потом Лотта предложила:

— Пойдемте вниз, в гостиную, я вам немного поиграю. Вы любите Бетховена?

Они вышли на лестницу, которая вела в холл. Прислуга как раз кого-то впускала. Лотта, опираясь на руку Петра, стала на цыпочки, чтобы увидеть, кто пришел. Вдруг захлопала в ладоши.

— Боже мой, неужели Роберт?!

Прислуга пропустила в холл двух мужчин. Впереди шел эсэсовский офицер — высокий, с неприятным лицом. Тонкие влажные губы под узкими усиками, недобрые черные глаза, словно мелкие маслины.

Петро невольно выпустил палку из правой руки и сунул руку в карман, где лежал пистолет. Ведь это же он! Никогда не забыть этих усиков и сердитых черных глаз. Еще секунда — и он бы стрелял, но, увидев тревожный взгляд Лотты, опомнился. Оперся на перила и сказал:

— С ногою что-то…

Лотта подала ему палку и побежала по лестнице вниз. Петро, тяжело ступая, последовал за ней в холл.

— Это Роберт, Роберт Мор — друг и сослуживец моего мужа, — отрекомендовала она лысоватого средних лет мужчину с глубоко посаженными глазами.

— Эрих Амрен! — стукнул каблуками эсэсовец, не дожидаясь, пока его представят.

— Наш страж. Можно даже сказать — нянька… — добавил Роберт иронически.

Петро до боли в суставах сжал трость и сдержанно ответил на поклон Амрена. Только что он, как мальчишка, едва не выдал себя. Но кто мог ждать такой встречи здесь, в холле, устланном ярким ковром?

…Петро хорошо помнил свою первую встречу с Амреном. Вблизи Житомира гитлеровцы организовали огромный фильтрационный лагерь. Огородили несколько гектаров колючей проволокой — и все. Тысячи пленных спали на голой земле под дождями, которые, будто нарочно, не утихали. Начались болезни, раненые умирали ежедневно десятками. В центре лагеря стоял полуразрушенный двухэтажный дом, где гитлеровцы на скорую руку организовали кухню: в огромных котлах варили немытую, полугнилую капусту и свеклу. Однажды Петру посчастливилось попасть в команду, подносившую овощи. Посчастливилось, потому что можно было украдкой оторвать листочек от кочана капусты или погрызть кусочек свеклы. После работы пленные забрались на чердак и, обрадованные тем, что можно, наконец, хотя бы немного подсушить одежду, уснули там. Утром их заметила охрана. Явился начальник лагеря — именно этот Амрен — и устроил кровавый спектакль, который Петро никогда не забудет.